- А знаешь, заяц, как он мне изменил? Вот ты сейчас думаешь, что мол как все - где-то в компашке крякнул, разомлел, а тут рядом она материализовалась, зачётная телочка которая.
Под горячее мы все для вас, заяц, зачётные. Даже с косым пробором ног и исчезающими сиськами. Живая вода - это ваше бухлишко. Не даёт вымереть.
Так вот, растекся он, размяк, местами забронзовел. И понеслась. Толи в подсобке, толи в туалете, толи в кустах.
Минет, собака мордой вниз, телефончик, то-се. Классика.
А я, как пограничная овчарка потом по запаху и трем блядским белым волосинам на плече определила, что Рубикон был пройден. И возможно не единожды, возможно там уже весьма напряжённый трафик.
Дальше скандал, битая посуда. Я люблю только тебя, это все несерьёзно, давай поговорим.
Чемодан вещей и моя Иста вся в зазывных позах "смотри, что потерял, сука".
Да?
Да хер то там.
Заяц, заяц, я ж знаю, что вы нет-нет да и да. Что вот это ваше на полшишечки с полуприкрытыми глазами и во хмелю для вас же самих - несчитова. Продвинутые вообще толкают речь, что мол душой то я любил, душой не изменял. А что хуй. У хуя своя жизнь - бездушная.
И теорию полигамии сверху на погоны шестерочками.
А мне ж не шишнадцать, заяц. Даже лапша на ушах стала по краям подсыхать.
Дело то как было.
Вечер, он с работы пришел, я ужинать собрала. Борщ, сальце, хлебушек такой свежий, что ум отъешь - специально в дальнюю пекарню ходила. Без свечей, конечно, все и лепестков роз. Но мы на тот момент давно жили вместе. Даже уже пару лет трахались строго в футболках.
Родные люди, херли.
И вот я ему говорю, мол садись, ешь.
А он как-то вяло, без огонька за стол опустился, в тарелке чета поискал, потом отодвинул.
- Сытый я, - говорит.
У меня, заяц, аж сердце ёкнуло. Ты его помнишь? Шкаф с антресолькой, восемь-на семь, что поставишь, что положишь, легче перепрыгнуть. Ну люблю я таких. Грешна. Рубал все, что не приколочено, ночью, днём, как в черную дыру.
А тут борщ. Борщ, заяц! На него за один присест по пол кастрюли уходило.
Сытый он.
- И где, - говорю, - милый, ты так плотно настоловался? И сама, знаешь, руки в боки, чувствую - закипаю.
А он нет, чтобы соврать, в лоб мне:
- Маринке помог гардину прибить, а у нее тоже борщ был. Настоящий. Чета я так плотно заправился, прости, малыш.
Заяц, вот только пойми меня правильно, не в Маринке дело. Она на тот момент баба одинокая была, и я ей чисто по-женски отчаянно в этом сочувствовала.
У меня то вот чё, какое счастье. Ну что уж, убудет от меня что ли, если он ей поможет. Сто лет друг друга знаем, общая компания, в конце концов я современный человек.
Но на борще меня как-будто переклинило. И смысл даже не в том, что я тоже с работы, ждала, варила, быстрей-быстрей, любимый голодный, и что ж я за баба такая недобаба.
Но вот это "Настоящий". Ты, блять, кто? Сомелье по борщам? Ресторанный критик, сеятель квалификационных звёзд?
Я ж тебе в кровати оценки не выставляю, мол недоёбываешь, мол как-то вроде и порно, но не задорно. Бывало и лучше. По, сука, настоящему.
Короче, задело меня очень.
Мне может бабушка секрет этого борща передавала. Я может этот борщ своим стратегическим оружием считала.
Ну а потом - ты в курсе. Чуйка. Чуйка - она никогда не подводит. Можно врать годами и спалиться на мелочи.
Причем, что интересно, заяц, он же тогда со своей шаболдой только-только познакомился. Не было у них тогда ещё ничего - точно знаю. А подсознанка уже сработала. Пусть и загодя и с Маринки. Кстати, тогда он и правда ей гардину вешал, а не ёбся по машинам и явочным квартирам с новой любовью всей жизни.
И так это, заяц, понятно. Грустно это так, заяц. Когда твой мужик перестает есть твою же еду. Первый звоночек.
Он же иногда и последний. Так что, если и пока любишь - ешь. Зажмурься, прими что-нибудь себе в помощь и ешь. Это называется отношения.
А мы накатим. Теперь уже за меня.
© Полина Иголкина
